Дневник Лили написан на французском языке
Часть первая. Марсель. Гусеница
1
Ж-жак! Теннисный мяч летит сквозь марево летнего полдня, – жак! – ракетка соперника отбрасывает его в зелень, синь; падение: синь, метнувшаяся по краю зелень, жак! – о разогретую плоть теннисного корта. Или другое: прабабкин торшер кринолином, веревочка: жак! – погас свет, жак! – включился. Какое нелепое имя: Жак. И оно ему совсем не идет. Почему он не взял псевдоним? Например, «Люсьен»… хотя это имя для парикмахера, как сказал Серж Генсбур. «Стефан»? Банально. «Анас» – воздушное такое… но арабское. В нашем-то полуафриканском Марселе оно привычно слуху, но у них в Париже коситься будут. Не знаю, какое имя было бы его достойно. А может и нет. Может, оно то единственное, что хоть немного отражает его «я». Семь нежных, веселых букв: Jacques. Изящная «J» (закрытый зонтик); «а», похожая на вставшего на колено кавалера; прохладный полумесяц «с», «q» – цветок, дорисуй лепестки и листок; улыбка «u», «es» – две буквы, кружащиеся в танце. Жак. Мой Жак. Не увидимся никогда, но ты все равно – мой: кто еще ловит твои слова с такой жаждой и нетерпением? Когда у тебя выходит новая книга, я заглатываю ее, как удав, давлюсь лакомыми кусочками, ароматными словечками, каждое можно положить на язык, и оно начнет таять… еще немного – и останется послевкусие счастья. Насытившись, я принимаюсь разглядывать свою добычу: вчитываюсь в строки, вслушиваюсь в их эхо. И это эхо рождает во мне ответ. Я отвечаю тебе твоими же словами, я не умею находить их сама. Мне кажется, что ты все время немного грустен. О чем бы ты ни писал, во всем есть нотка, капля, дуновение грусти. Ты как будто потерял что-то и ищешь, ищешь. Только уже и сам забыл, что это было: ищешь рассеянно, то и дело отвлекаешься, завораживаешь себя своими историями. А я ведь знаю, что ты потерял, – мы все, нет, не все, но многие, – это потеряли. Посеяли, пока карабкались на вершину успеха. Мне до успеха дела нет, но вот мой отец уходит в восемь утра, а возвращается после полуночи, разве что днем забегает на пару часов. Он держит ресторан – куда ему до поиска гармонии. Так и все, им некогда. А ты ищешь, хоть и отвлекаешься. И я ищу. Но нам не помочь друг другу, да и какой тебе от меня прок? Ты где-то там даешь редкие интервью и иногда выпускаешь книги, на которые я набрасываюсь с жадностью голодной собаки, – разве что слюна не капает, – ты там, в Париже, за пределом своей известности и своих сорока лет, а я тут, «лолита», между нами пропасть. Только я (о, конечно, разочарована в мужчинах, но) с этим словцом еще не распрощалась: теплый мякиш слова «любить» мну в пальцах, мну любовь к тебе, я точно знаю, кто ты, ибо ты – то, что пишешь, ты – жемчужные бусины слов, ожерелья фраз, и я примеряю на себя эти прелестные украшения… мне, верно, никогда не встретить твоего взгляда, но сердце – теплым мякишем, ведь ты ни разу не обманул меня.
2
Синеглазая брюнетка Лиля готовилась отметить свое двадцатилетие: какая уж там «лолита». Но ведь ты все равно никто, подросток – рядом с успешным писателем сильно старше. И чувства у тебя «незрелые». Потому что в «звезд» влюбляются исключительно по юношеской глупости. Как мама сказала однажды: «размечталась». Будто кто-то мечтал. Особенно, после того чудовищного интервью.
Два года назад, проходя мимо газетного киоска, Лиля зацепилась взглядом за обложку желтого журнальчика со знакомой фотографией. Поверху было выведено: «Тайная жизнь Жака Роша», и помельче: «Откровения избранницы». Умереть от любопытства, ведь все личное Жак от прессы успешно скрывает! Лиля прочла «откровения» тут же, у киоска.
Это походило на солнечный удар. Головокружение и тошнота.
«Избранница» – сильно сказано. Ну привел в отель актрисульку (мадемуазель произносит две фразы в фильме по его роману, сама без ума от автора). Даже продолжение у них случилось. Недолгое, правда. И она решила все выложить, отомстить, растоптать.
«Солнечный удар»: Жак, такое, с девушкой? Нет-нет-нет, она, Лиля, сразу сбежала бы! Зажмуриваешься от ужаса.
На «интервью» не среагировали ни на официальном сайте, ни в интернет-сообществах («Мы любим Жака Роша», «Чудесный Рош» (его словечко – «чудесно»), «Человек, не искавший счастья»). Странно, да?
Лиле невыносимо хотелось поговорить об «этом». Но с кем… Подруга Жюдит романов не читала, а семья у Лили была специфическая.
Ее мать, некогда советская переводчица и вполне себе красотка, в застойные времена задалась целью покинуть Союз братских республик, «свалить хоть на Берег Слоновой Кости», как в СССР Кот Д‘Ивуар называли. Ольга родителей рано потеряла, ничто не держало. После Ин’яза она приземлилась экскурсоводом в «Интуристе», злачном месте: иностранцев – как макарон в дуршлаге. Достаешь двумя пальцами такую забугорную макаронину, и – хлю-юп! шведа или австралийца, с потрошками. Старикашек ехало немало, но и непросроченные экземпляры попадались.
И вот он, Фредерик: француз! Старше Ольги на пять лет (ему 32). Подруги ей завидуют, а некоторые спрашивают, не подыщет ли Фред им кого-нибудь в родном Марселе, желательно трезвенника. Ольга излагает их чаяния в письмах (плюс фото-рост-вес), а письма отдает «макаронам» с просьбой переслать. Не светить же непатриотичных подружек по телефону.
Любовная лодка гремит уключинами три года: Фредерик колеблется, потом Ольга изображает обиженную; ее беременность не вызывает у Фредерика волны энтузиазма, которая могла бы подхватить и вынести уж в Марсельский порт начавшую протекать любовную лодку.
И все-таки дело кончается Марсельским портом.
Появляется Лиля, Лилька, а точнее, Лили (ударение в конце). Сюсюканьем девочку не балуют – у мамы идет затяжная адаптация и (позже) дефилируют выкидыши, а отец оказывается напрочь лишенным родительского инстинкта. Правда, после рождения Бенуа папа приходит в норму, начинает к нему отцовские чувства проявлять.
С братом у Лили разрыв в возрасте был – семь лет, но ей казалось, будто все семьдесят. Понятно, что в детстве семь лет – пропасть. Да еще и мальчик. Но с матерью тоже как-то тянуло на семьдесят. Не потому ли, что та полжизни прожила за железным занавесом? Только вот любопытное дело, с отцом выходила такая же «разница». Как если бы эти трое – отец, мать, брат – стояли за толстым стеклом: смотреть – смотри, но руки не тяни. Не дотянешься.
Ольга однажды наткнулась на эти размышления в Лилином дневнике. Какое стекло? Кормят-одевают, образование дать хотят, на Политехническую Гранд Эколь* замахнулись! Лилька же два года коту под хвост в подготовительных классах отправила: до лампочки ей учеба. Лишь бы книжки читать.
*Большие школы (фр. Grandes écoles) – самые престижные вузы Франции, им зачастую предшествует учеба в «подготовительных классах».
3
Ольга чуяла, что дочь однажды «выкинет коленце».
Вляпается в историю, тихоня.
Это ведь ненормально – в девятнадцать лет мальчиками не интересуется, подруг нет (Жюдит не в счет), одевается так, что со спины не поймешь, парень или девица. Лишь длинные волосы выдают; впрочем, у молодежи это давно не признак пола. Нет, правда, Лилька стройная: пять лет классического танца, ноги от ушей… только ног этих никто не видит. Что у нее внутри – пойди догадайся. К откровениям дома не побуждали, вот и выросла дикаркой.
Лилину страсть к литературе Ольга объясняла просто: дочь метит в писательницы. Недаром дневник ведет. Баловство, но лучше пусть в библиотеках пропадает, чем непонятно где. Если в Политех поступит, ей не до романов станет. Нет, Ольга понимала: дочери это образование даром не нужно. И даже жалела Лилю. Но семейство мужа настаивало, особенно отец Фредерика мсье де ла Тюллэ, а с ним лучше не спорить, проклянет. Впрочем, Ольгу грела мысль, что вышедшее из ее «совкового» чрева дитя освоит престижную профессию французского инженера. Зарплаты у них, работа ответственная. Это вам не советские лоботрясы! Помнится, Диня «инженерил», все больше почитывая книжки про единорогов и баобабы (ему от бабушки достались, еще с «ятями»).
Что до «коленца» и «истории»… Лиля «выдала номер» весной 2005-го года, когда готовилась к экзаменам, а южное солнце бродило по улочкам и лезло за шивороты. Такого Ольга от дочери не ожидала, ничего себе тихоня.
Свежие комментарии